Роберт Говард - Колдун и воин [неоконченное]

Трое мужчин сидели за столом, увлеченные игрой. Через открытое окно доносился шепот легкого ветерка. Пахло розами, вином и буйно растущей зеленью.

Трое мужчин сидели за столом: один из них был царем, другой — принцем, наследником древнего именитого рода, третий — вождем воинственного варварского народа.

— Я выиграл! — радостно промолвил Кулл, царь Валузии, передвинув одну из фигурок слоновой кости. — Бью своим колдуном твоего воина, Брул.

Пикт кивнул. Он не отличался, подобно царю, гигантским ростом, но был хорошо сложен, поджар и жилист. Если Кулл был тигром, то Брул — леопардом. Смуглый как все пикты, он имел начисто лишенное мимики привлекательное лицо, крепкую шею, тяжелые квадратные плечи, мощную грудную клетку, обвитые жгутами мускулов руки и ноги — черты, характерные для всех представителей его народа. Но в одном Брул отличался от своих соплеменников, — если их глаза обычно бывали мерцающе-карими или иссиня-черными, то его очи полыхали глубокой синевой. Видно, когда-то в пиктскую кровь влилась струя крови кельтов или дикарей Севера, что жили разрозненными группами в ледяных пещерах близ Полярного Круга.

— Да, Кулл, колдуна одолеть нелегко, — согласился пикт. — Как в этой игре, так и в настоящей битве. Помню, я однажды едва не лишился жизни, выясняя, кто сильнее — пиктский колдун моего народа или я. На его стороне были чары, в моих руках — отлично выкованный клинок...

Брул сделал паузу, чтобы выпить красного вина из кубка, стоящего у его локтя.

— Поведай нам эту историю, Брул, — настойчиво попросил третий игрок, Ронаро, отпрыск великого дома Атл Воланте — изящный молодой человек с гордо поднятой головой, лицом интеллектуала и проницательными темными глазами; настоящий патриций, принадлежащий к элите просвещенной аристократии, которым могла бы гордиться любая нация. Двое других его товарищей были в этом смысле полной ему противоположностью. Он родился во дворце, они — один в плетеной хижине, другой в пещере. Родословная Ронаро насчитывала две тысячи лет и многие поколения герцогов, принцев, поэтов, государственных мужей и, наконец, царей. Брул мог смутно припомнить несколько ближайших предков, среди которых были вожди с выбритыми головами, свирепые воины в боевой раскраске и уборах из перьев, шаманов в масках из бизоньих черепов и ожерелий из фаланг пальцев, одного-двух островных царьков, правивших мелкими деревеньками, да парочку легендарных героев, считающихся полубогами за подвиги или массовые убийства. Кулл и вовсе не знал даже собственных родителей.

Но все трое держали себя как равные, и равенство это было превыше знатности и происхождения, — равенство аристократии Рода Человеческого. Люди эти были истинными патрициями, каждый в своем роде. Предки Ронаро были правителями, Брула — бритоголовыми бойцами, Кулла — могли быть и рабами, и вождями. Но в каждом из троих мужчин содержался тот загадочный элемент, который выделяет личность из толпы.

— Ну что ж, — глаза Брула заволокло пеленой воспоминаний. — Случилось это в пору моей юности... Да-да... Тогда я впервые отправился в военный поход, хотя и до того мне уже случалось убивать людей — в ссорах, на рыбалке и на пирушках, где собиралось все племя. Но я еще не украсил себя шрамами, отличающими членов клана воинов. — Он указал на обнаженную грудь, и слушатели увидели три небольших горизонтальных линии — татуировку, еле различимую на бронзовой от загара коже пикта.

Ронаро смотрел на рассказчика во все глаза. Ах, эти варвары, они с их первобытной энергией и буйным темпераментом завораживали юного принца. Годы, проведенные в Валузии в качестве одного из сильнейших союзников империи внешне изменили пикта, покрыв его легким налетом культуры. Но под этим внешним лоском продолжала бурлить неприрученная, слепая черная дикость древности. Куда значительнее подобные изменения затронули Кулла, — некогда воина из Атлантиды, ныне царя Валузии.

— Так вот, Кулл, и ты, Ронаро, — продолжал пикт. — Мы, жители Островов, люди одного народа и одной крови, но разных племен, каждое с характерными только для него одного традициями и обычаями. Своим верховным правителем мы признавали Найела с Татели. Власть его была необременительной. Он не вмешивался во внутренние дела племен и родов, и даже не взимал, как это делают валузийцы, подати и налоги ни с кого, кроме кланов, живущих на острове Татель — Нарги, Дано и клана Китобоев. За это он помогал им, если они начинали войну с другими племенами. Но ни мой клан Борни, ни другие не платили Найелу дань. Он не вмешивался, когда племена принимались воевать друг с другом — до тех пор, пока они не задевали интересы тех, с кого он взимал налоги. Отгремела очередная война, и он становился третейским судьей и его решения считались окончательными — сколько вернуть захваченных женщин, сколько прислать лодок с платой за разрушения и пролитую кровь и все такое. А когда лемурийцы, кельты или иной заморский народ, а то и просто банды безродных грабителей нападали на Острова, он собирал кланы вместе и отправлял их в бой, заставив забыть о распрях и сражаться плечом к плечу... Но Найел был не прочь усилить и расширить свою власть и знал, что во главе своего, очень сильного, клана и при поддержке союзной Валузии он мог бы покорить одно за другим все островные племена. Но знал он и то, что при этом он лишился бы мира и покоя до той поры, пока остается в живых хоть один из Борни, Сунгара или из Волков-Убийц.…………….